Я подписалась на вас, потому что думала, что вы будете писать о переезде, — это мне кто-то с diary написал. Может быть человек уже и отписался, не знаю. О переезде нельзя писать. Можно только переезжать. Пе-ре-ез-жать. Вы слышите четыре слога? Вы слышите это бесконечное таскание коробок и коробочек, перекладывание вещей куда-нибудь и хождение куда-нибудь? По-французски тоже четыре слога: dé-mé-na-ger. В этом слове должно быть много слогов. Кто-то же должен был самим словом выразить то, на что у людей нет времени.
Переезд съел мое время на все мои возможные посты, в том числе и на пост про бабушку. Бабушка умерла 14 мая. Я хотела написать, но надо было принимать зачеты, принимать экзамены, паковать вещи, звонить в международные перевозки, делать документы на визу, идти отдавать документы на визу, идти получать визу, идти… Я хотела написать, как я приезжала к бабушке, которая — так сложилось — жила в Вильнюсе. Например, как мы ходили на первомайскую демонстрацию. Я тогда еще ходила в школу, разумеется. И вот мы идем, и вокруг музыка, а мы просто пошли нарядный город посмотреть. И уже когда все официальные колонны прошли и пошли просто обычные люди, мы хотели перейти на другую сторону, но они все шли. Бабушка говорит: а мы с тобой сейчас станем в колонну. И мы стали частью этой массы людей, и можно было идти по проезжей части, машин не было. И музыка, и цветы, и люди махали с балконов, и этот сумасшедше-красивый Вильнюс. Он и сейчас красивый.
Бабушка преподавала немецкий язык. Его она выучила с гувернанткой, настоящей немкой. И брала книги на немецком в библиотеке, и читала на нем, чтоб не забыть, до тех пор, пока она могла читать. Когда я приезжала к ней, мы всегда ходили и в библиотеку, которая была близко, и в ту, куда надо было ехать через центр Вильнюса мимо здания с отражающими все вокруг окнами. Оно отражало и небо, и реку, и улицу, и наш троллейбус. Тогда такое редко строили, это было в новинку. Привозили книжки, читали. Часто она мне вслух. У нас очень много читали вслух.
Как-то в летние каникулы бабушка у нас гостила с моим двоюродным братом Сашей. И маме позвонили. Сказали, что на автостанции проблемы с машиной у какого-то гражданина Германии, а объясниться толком он не может. Мама же в ту пору была завучем школы, и они спрашивали, не найдет ли она им учителя немецкого языка, чтоб помог. Мама сказала, что в разгар лета учителя можно и не найти, но есть кому помочь. И отправила бабушку. Саша, который с ней пошел рассказывал, что вид у этого немца был совершенно потерянный, и он уже не ждал ничего хорошего. Ещё бы, в нашей-то глубинке!Но бабушка обратилась к нему и, услышав немецкую речь, он невероятно оживился. Наше с ней немецкое общение началось, когда я была на третьем курсе. Через полгода изучения, когда стало можно разговаривать на некоторые бытовые темы, я без предупреждения отправила ей в Вильнюс письмо на немецком языке. Она ответила в полном восторге. Так мы долго переписывались.
Она и по-польски говорила свободно, училась когда западная Белоруссия была частью Польши.
Уже на пенсии бабушка устроилась работать на Литовскую киностудию вахтером. Показывала мне съемочные павильоны, декорации для съемок квартир. Я любила к ней туда приходить во время дневных ее дежурств.
У нее был прекрасный вкус. На себя, правда, вечно не было денег. И не было у нее такой любви к себе. Но все ее вещи были сшиты (тогда чаще — сшиты) хорошо и были элегантны. Ей всегда было интересно, во что одеты мы с мамой. Она спрашивала, в чем мы ходили туда или туда. Когда уже видела только силуэты, все расспрашивала: какого цвета, крой фасон, и т.д. и очень тщательно изучала руками каждую вещь. На работу в школу в свое время ходила в костюме, считала, что даже в платье — не то, не для работы это. Ей не нравилось, что я джинсы могла носить на работу. Если маму куда-то приглашали провести литературное мероприятие, бабушка, когда звонила нам, спрашивала: а в чем мама туда ходила?
Последний раз я видела ее живой 9-го мая. В Вильнюсе день Победы не празднуется и не ощущался вообще. Бабушке уже трудно было ориентироваться в том, кто с ней рядом. Она не сразу осознала мамин приезд, только на следующий день поняла. Девятого ей было как-то лучше, и она сообразила, что с ней не только мама. Когда поняла, что я тоже там, она сказала:
— А, Катя приехала…А в чем она?
И я, как обычно последнее время, описала ей свою одежду.
Первого ноября она еще пробовала говорить со мной по-немецки. Осложнялось это только тем, что слышала она уже плохо, и бегло говорить ни на каком языке не получалось, надо было громко и четко произносить каждое слово. Но сам словарный запас был у нее прекрасный, она много помнила. Телефоны всех своих приятельниц знала наизусть.
Была у нее привычка восклицать очень в сердцах, как будто невесть что произошло:
— Ах моя доля лихая!
Причиной же обычно было что-то убежавшее на плиту, чаще кофе или молоко.
Кофе бабушка очень любила. Всех приучила к нему. И любила то, что люблю я: пить его в кафе, идти куда-нибудь специально его пить. Это ведь правда совсем не то, что дома. У нас было несколько кафе, куда мы ходили в мои приезды. В мои еще те, давние приезды.
Чем закончить, я не знаю. Как у Гюнтера Грасса: «Кто напишет мне хороший финал?» Финал и так есть.
Переезд съел мое время на все мои возможные посты, в том числе и на пост про бабушку. Бабушка умерла 14 мая. Я хотела написать, но надо было принимать зачеты, принимать экзамены, паковать вещи, звонить в международные перевозки, делать документы на визу, идти отдавать документы на визу, идти получать визу, идти… Я хотела написать, как я приезжала к бабушке, которая — так сложилось — жила в Вильнюсе. Например, как мы ходили на первомайскую демонстрацию. Я тогда еще ходила в школу, разумеется. И вот мы идем, и вокруг музыка, а мы просто пошли нарядный город посмотреть. И уже когда все официальные колонны прошли и пошли просто обычные люди, мы хотели перейти на другую сторону, но они все шли. Бабушка говорит: а мы с тобой сейчас станем в колонну. И мы стали частью этой массы людей, и можно было идти по проезжей части, машин не было. И музыка, и цветы, и люди махали с балконов, и этот сумасшедше-красивый Вильнюс. Он и сейчас красивый.
Бабушка преподавала немецкий язык. Его она выучила с гувернанткой, настоящей немкой. И брала книги на немецком в библиотеке, и читала на нем, чтоб не забыть, до тех пор, пока она могла читать. Когда я приезжала к ней, мы всегда ходили и в библиотеку, которая была близко, и в ту, куда надо было ехать через центр Вильнюса мимо здания с отражающими все вокруг окнами. Оно отражало и небо, и реку, и улицу, и наш троллейбус. Тогда такое редко строили, это было в новинку. Привозили книжки, читали. Часто она мне вслух. У нас очень много читали вслух.
Как-то в летние каникулы бабушка у нас гостила с моим двоюродным братом Сашей. И маме позвонили. Сказали, что на автостанции проблемы с машиной у какого-то гражданина Германии, а объясниться толком он не может. Мама же в ту пору была завучем школы, и они спрашивали, не найдет ли она им учителя немецкого языка, чтоб помог. Мама сказала, что в разгар лета учителя можно и не найти, но есть кому помочь. И отправила бабушку. Саша, который с ней пошел рассказывал, что вид у этого немца был совершенно потерянный, и он уже не ждал ничего хорошего. Ещё бы, в нашей-то глубинке!Но бабушка обратилась к нему и, услышав немецкую речь, он невероятно оживился. Наше с ней немецкое общение началось, когда я была на третьем курсе. Через полгода изучения, когда стало можно разговаривать на некоторые бытовые темы, я без предупреждения отправила ей в Вильнюс письмо на немецком языке. Она ответила в полном восторге. Так мы долго переписывались.
Она и по-польски говорила свободно, училась когда западная Белоруссия была частью Польши.
Уже на пенсии бабушка устроилась работать на Литовскую киностудию вахтером. Показывала мне съемочные павильоны, декорации для съемок квартир. Я любила к ней туда приходить во время дневных ее дежурств.
У нее был прекрасный вкус. На себя, правда, вечно не было денег. И не было у нее такой любви к себе. Но все ее вещи были сшиты (тогда чаще — сшиты) хорошо и были элегантны. Ей всегда было интересно, во что одеты мы с мамой. Она спрашивала, в чем мы ходили туда или туда. Когда уже видела только силуэты, все расспрашивала: какого цвета, крой фасон, и т.д. и очень тщательно изучала руками каждую вещь. На работу в школу в свое время ходила в костюме, считала, что даже в платье — не то, не для работы это. Ей не нравилось, что я джинсы могла носить на работу. Если маму куда-то приглашали провести литературное мероприятие, бабушка, когда звонила нам, спрашивала: а в чем мама туда ходила?
Последний раз я видела ее живой 9-го мая. В Вильнюсе день Победы не празднуется и не ощущался вообще. Бабушке уже трудно было ориентироваться в том, кто с ней рядом. Она не сразу осознала мамин приезд, только на следующий день поняла. Девятого ей было как-то лучше, и она сообразила, что с ней не только мама. Когда поняла, что я тоже там, она сказала:
— А, Катя приехала…А в чем она?
И я, как обычно последнее время, описала ей свою одежду.
Первого ноября она еще пробовала говорить со мной по-немецки. Осложнялось это только тем, что слышала она уже плохо, и бегло говорить ни на каком языке не получалось, надо было громко и четко произносить каждое слово. Но сам словарный запас был у нее прекрасный, она много помнила. Телефоны всех своих приятельниц знала наизусть.
Была у нее привычка восклицать очень в сердцах, как будто невесть что произошло:
— Ах моя доля лихая!
Причиной же обычно было что-то убежавшее на плиту, чаще кофе или молоко.
Кофе бабушка очень любила. Всех приучила к нему. И любила то, что люблю я: пить его в кафе, идти куда-нибудь специально его пить. Это ведь правда совсем не то, что дома. У нас было несколько кафе, куда мы ходили в мои приезды. В мои еще те, давние приезды.
Чем закончить, я не знаю. Как у Гюнтера Грасса: «Кто напишет мне хороший финал?» Финал и так есть.
-
-
07.08.2017 в 21:00А мы скоро впервые Вильнюс увидим...
-
-
07.08.2017 в 23:00-
-
08.08.2017 в 07:28Да, в Вильнюсе ни разу не были, а ведь не так и далеко от нас. Решили посетить, в середине августа едем.
-
-
08.08.2017 в 11:38