Я еще только просыпаюсь, а она вот уже сидит напротив меня — та часть меня, которая все знает. Знает, что у меня не получится это, то, третье, пятое, десятое. Я еще только собираюсь попробовать, а она мне говорит: "Что же, пробуй. Если ты сделаешь это, будет то, то, и то. А если вот это, будет так и так. А если что-то еще...что-то еще тебе вообще лучще не делать, потому что надо было делать это раньше. Ты не уйдешь от того, с чем ты существуешь сегодня". — "Живу сегодня", — хочу я ее поправить, но встречаюсь с нею глазами и тут же задаю себе вопрос: а живу ли?
"Знаешь что,— говорю я, — я сварю кофе". И не прогоняю ее. Она любит кофе. И я почти всегда поддаюсь ей, когда начинаю варить добавку не после пробежки, как собиралась, а до. Так я даю ей в руки новое оружие: она станет говорить, что лучше мне не бегать, потому что, хоть я и старалась встать пораньше, я слишком долго пила кофе, а мне еще прочитать диплом.
Однако браться за то, в успехе чего я из-за ее бесконечной песни очень слабо уверена, все же оказывается намного легче и благодарнее, чем не браться.Получится-не получится, но снижается чувство вины и чувство отвращения к себе. Я цепляюсь за это: сделала, что могла, будь что будет.
"Сегодня мы опять идем бегать, — говорю я. — Да, мне еще прочитать диплом, помыть голову и прочитать курсовую, и встать лучше было в полшестого. Я знаю. Побежишь со мной?" Собственно, мне неважно. Когда я бегу, я мало ее замечаю. Но сегодня я спрашиваю: "От кого ты меня охраняешь?" — Она молчит. — Какую меня ты охраняешь? Ту, которая так ждет худшего от перемен, что готова спрятаться от них под диван, как кошка на весь день от незнакомых людей, и ей проще, чтоб не получилось, так страшно перестроить все? Да? Да?" Она молчит. Потом решает бежать домой. "Хорошо, — говорю я, — иди. Вот ключи. Я побегу дальше. У меня длинный маршрут, ты же знаешь." Она знает. И я знаю, что завтра с утра мы снова начнем. Мы ох как не закончили.
"Знаешь что,— говорю я, — я сварю кофе". И не прогоняю ее. Она любит кофе. И я почти всегда поддаюсь ей, когда начинаю варить добавку не после пробежки, как собиралась, а до. Так я даю ей в руки новое оружие: она станет говорить, что лучше мне не бегать, потому что, хоть я и старалась встать пораньше, я слишком долго пила кофе, а мне еще прочитать диплом.
Однако браться за то, в успехе чего я из-за ее бесконечной песни очень слабо уверена, все же оказывается намного легче и благодарнее, чем не браться.Получится-не получится, но снижается чувство вины и чувство отвращения к себе. Я цепляюсь за это: сделала, что могла, будь что будет.
"Сегодня мы опять идем бегать, — говорю я. — Да, мне еще прочитать диплом, помыть голову и прочитать курсовую, и встать лучше было в полшестого. Я знаю. Побежишь со мной?" Собственно, мне неважно. Когда я бегу, я мало ее замечаю. Но сегодня я спрашиваю: "От кого ты меня охраняешь?" — Она молчит. — Какую меня ты охраняешь? Ту, которая так ждет худшего от перемен, что готова спрятаться от них под диван, как кошка на весь день от незнакомых людей, и ей проще, чтоб не получилось, так страшно перестроить все? Да? Да?" Она молчит. Потом решает бежать домой. "Хорошо, — говорю я, — иди. Вот ключи. Я побегу дальше. У меня длинный маршрут, ты же знаешь." Она знает. И я знаю, что завтра с утра мы снова начнем. Мы ох как не закончили.