День второй.Утро. Завтрак, входящий в стоимость путевки. Разные виды хлеба, кексов, круассанов. Йогурты. Разовые упаковочки с маслом, шоколадным маслом, джемом. Было еще что-то упакованное, как йогурт, а по вкусу — как детское питание. Отдельно стоят металлические емкости, похожие на большие кофейники. На них написано: "молоко", "вода", "кофе". Вода -- горячая, а пакетики чая лежат отдельно. Я снова испытываю счастье от понимания надписей. Вспоминается стихотворение "Как хорошо уметь читать".
Автобус, доползший наконец-то до площади Согласия, где он нас выгрузил, вечером собираясь забрать. Жалею, что не поехала сама. Было бы быстрее. Метро - знакомый маршрут.
Я снова выхожу на станции Менильмонтан.
читать дальшеЕще не время. Гуляю. Выбираю кафе, где бы посидеть. Накануне мне очень понравилось одно кафе на улице Oberkampf: оно — как импровизированное оранжево-серое сооружение с крошечными дощатыми столиками и табуретками, в каких-то граффити и постерах на стенах. Но тогда было не время. А сейчас оно еще не открылось.
Ко мне подходит женщина, по виду похожая на турчанку, но это необязательно. Длинная черная юбка, белый свитер, непременный платок. Она говорит "Мадам..?"— и застывает с протянутой рукой. Я думаю: ладно, надо дать ей мелочь. Пусть день начнется удачно, и пусть она останется довольна. Но не хочу, чтоб она видела, как я копаюсь в кошельке. Поэтому говорю: "подождите, пожалуйста", и отхожу на два метра. Она ждет, никто не дергает меня за рукав, как сделали бы цыгане у нас на вокзале.
Я даю ей монеты.
— О, мадам, мерси!
Музей Эдит Пиаф.Захожу в первое попавшееся кафе. Эспрессо. Один евро, двадцать центов. У нас такие же цены. На кофе — посидеть и выпить — такие же, как не в самом туристическом центре Парижа. Зарплаты другие.
Кафе в красно-коричневых тонах. Достаю свои открытки. Текст написан. Теперь — адреса. Напротив меня — крупный мужчина с газетой. У самой стойки — два товарища, то ли бомжующих, то ли ... Одного очень трясло. Мелкой такой дрожью. Но от них не пахнет. У нас таких людей часто за двадцать метров почувствуешь. Носом. Этих -- нет. Они тоже пьют кофе. Продавец как ни в чем ни бывало беседует с ними за жизнь. Больше никого. Как будто я каждый день сюда прихожу. Как будто и не было сбора документов, отпечатков пальцев, справки с работы, очереди в посольстве.
Расплачиваюсь.
Ухожу.
Вперед, повернуть, еще раз повернуть.
Дверь.
Та самая.
Рядом с музеем останавливается микроавтобус, из него выходит девушка. Видя, что я достаю блокнот, она говорит: "Я сама наберу". И набирает код. Одна дверь, а потом, когда пройдешь маленькую прихожую — другая открываются передо мной, а мне даже не пришлось ничего делать. Консьержка — очень пожилая, с улыбкой для гостей, из тех элегантных француженок, которые вымирают как вид и живут в наших стереотипах.
Четвертый Этаж. Мне открывает Бернар Маршуа. Видела его на фотографиях, видела в видеороликах. А теперь он стоит передо мной, точно такой же, как на некоторых видео про Пиаф, которые я пересматривала перед отъездом.
— Бонжур!
— Бонжур, — о наш незатейливый, до чего предсказуемый диалог!
Я говорю, что звонила, мне на такое-то время, и вот — пришла.
Он говорит: да, пожалуйста! Есть две комнаты, с которой вы предпочитаете начать смотреть?
читать дальшеРастерявшись, я спрашиваю, а с какой лучше начинать смотреть.
Да, можно и отсюда, как раз сюда и вернетесь.
— Хорошо. (Здесь я сказала "d'accord") Сколько у меня времени? (Я спросила, сколько у меня минут).
— Полчаса. Тридцать. — и показал на больших старых часах в комнате, где должна быть стрелка.
В музее Эдит Пиаф красные стены. Часть стен. То ли обои, то ли — ткань, но — очень насыщенный красный. Белые документы на стенах , белые двери. Это — еще один фоновый цвет. На стенах кое-где есть бело-синие тарелки-эстампы. Я помню, что читала, что у нее была коллекция фарфора. Правда, в том, что касается коллекции фарфора, не уверена в точности этого. Мне кажется, она мало была похожа на человека, способного что-то коллекционировать. Но это не столь важно. Важно, что в оформлении этиого помещения — все три цвета французского флага: красный, белый и синий.Специально ли?
Ее письма. Сразу слева от меня — ее письмо, адресованное сводной сестре Денизе. Я уже достаточно разгдядывала написанные рукой Пиаф тексты на фотографиях из книг, чтоб узнавать ее почерк. "Моя маленькая Дениза!" — я начинаю читать. На все письменные документы не хватит времени (только полчаса, а к тому же на понимание некоторых предложений может не хватить запаса слов. Вот теперь бы...). Смотрю дальше. В этот момент заходят еще двое посетителей — дамы-француженки. Бойко с ним здороваются. Диван, на котором написано "не садиться", бесконечные диски-гиганты, афиши, обложки пластинок. Фотографии. И ее портреты, портреты: много, она вдохновляла очень многих художников.
Боксерские перчатки Марселя Сердана. Немного пыльные. Я перед ними стою, смотрю на ее портреты, на принадлежавшую ей мебель, и у меня начинают катиться слезы. Возле перчаток табличка на французском и английском: "Дотрагиваясь до произведения искусства, вы способствуете его разрушению". Хм... Я бы не употребила выражение "произведение искусства". Экспонат, скорее. Не буду писать здесь о Марселе Сердане и его разбившемся самолете, Кто про нее читал, тот знает, а остальных не буду утомлять.
Ее сумочка и перчатки. Черные. Близко, так близко, не под стеклом.Уже очень потертые. Миниатюрные, как и она сама — была только 147 см ростом.
Проигрыватель.
Выставленные диски с фильмами в которых она снималась. Некоторые можно купить только там. Разумеется, я не упоминаю, что многое из этих раритетов фанаты уже купили, а после — выложили в сеть — так, что можно онлайн посмотреть.
Босоножки. Черные. 34 размера. Это по-моему, не те последние, в которых она выходила на сцену в 1962-м, другие. Те — у Даниель Бонель что ли?
Портреты прекрасны. Те, что на стенах — среди них знаменитые — это не все. Куча рисунков, акварельных, карандашных — просто составлены на полу. Ее типичные позы и образы разных десятилетий.
Платье. Последнее сценическое черное платье. По фасону и скаладкам, кажется это:читать дальшечитать дальшеОно накрыто целлофановым чехлом. Я все равно не отхожу очень долго. Настолько долго, насколько можно вписать в мои тридцать минут. Его чистят? Снимают с манекена? Дотрагиваются, когда расчехляют? Вы дотрагиваетесь до этого платья, месье? — я не спрошу этого, но как хочется, как хочется.
Домашний бархатный бордовый халатик.
Огромный медведь в кресле, Это — подарок Тео Сарапо. Медведь (очень потрепанный) — величиной с человека. Не крупнее меня, но точно крупнее Эдит Пиаф. Еще одна мягкая игрушка — обезьянка. По ней видно, что ее брали в руки, носили с собой, и что прошло очень много лет.Здесь я прерываюсь и публикую эту запись.